Слушая, как отчитывает ее Катя, Тася перестала рыдать и только всхлипывала, подергиваясь всем телом. А Катя все не унималась, и чем обиднее она ругала Тасю, тем быстрее та успокаивалась.

— Все ждут тебя, а ты цирк тут устроила! А ну пошли! Живо!

— Давай я тебе, Тасенька, глаза вытру… — Вынув платок, Света стала вытирать мокрое от слез Тасино лицо.

— Лучше умоем ее. И без хныканья!

— Причешите меня, девочки, — попросила Тася. — Гребенка тут, в кармане.

Когда Тася была умыта и приведена в надлежащий вид, все трое вернулись к столу. Тасю немедленно заставили выпить штрафную. Лежачим тоже дали. Даже Шура согласилась чуть-чуть выпить.

Тетя Варя обнимала девушек, всем по очереди выражая свою любовь. Разрумянившись, она вдруг завела тонким голосом старинную русскую песню. Потом пели хором. Слушали, как Ванда пела свои, польские песни.

— Эх, сплясать бы, да нечем! — сказала и почему-то засмеялась Зина. — Тась, спляши за меня, а? В отряде у меня здорово получалось, особенно цыганочка. Спляши!

— Вот еще! Придумала тоже… Почему я? — отказывалась Тася, но в глазах у нее уже загорелся озорной огонек, и все поняли, что плясать ей хочется.

— Ну просят же тебя! Давай, подружка!

Миша во все глаза глядел на Тасю и со страхом ждал: неужели согласится? Нет, как можно! Она не должна! Ведь на нее будут смотреть… Остановить бы, да как? Неудобно…

— Да и музыки нет, — возразила Тася.

— Музыка будет. Мы дядю Васю пригласим. Он здесь, — сказала Света.

— Кликни его, Света! Может, его еще не разобрало…

Слепой дядя Вася, муж гардеробщицы Дуси, хорошо играл на баяне. Она рассказывала, что ослеп он давно, еще в молодости, спустя год после женитьбы. Тяжело переболел и вдруг стал слепнуть. Глаза у него как глаза, да только ничего не видят. Играть дядя Вася любил, его приглашали на свадьбы, на разные праздники, этим он подрабатывал на жизнь. В госпитале же он играл бесплатно.

Восьмого марта, как и должно, он явился со своим баяном и ходил по палатам — куда позовут. Всюду был он желанным гостем, ему наливали «для бодрости», и он не отказывался, так что когда дядя Вася добрался до палаты номер двадцать три, то играть мог с большим трудом и с длинными перерывами. Во всяком случае, к этому времени он куда охотнее пускался в разговоры, вспоминая свою прежнюю деревенскую жизнь.

Катя усадила его на почетное место, поднесла пиво и закуску, как водится.

— Ты нам, дядя Вася, веселое что-нибудь!

— Цыганочку! — крикнула Зина. — Тась, цыганочку! Эх, я и откалывала!

— Тасю! Тасю! — потребовали вокруг.

С нестерпимым чувством неловкости Миша оглядывался по сторонам и не мог понять, зачем они все так настаивают… В эту минуту ему хотелось крикнуть: «Перестаньте! Не надо цыганочки! Пожалейте ее…» Если бы можно было убежать, он бы немедленно сделал это, чтобы ничего не видеть.

Но Тася, ничуть не смущаясь, поднялась. Вдруг вспомнила, посмотрела вниз, на обутые в госпитальные шлепанцы ноги: как же без туфель?

— У Зойки есть! — догадалась Катя. — Одолжи, подружка!

Зоя вынула из тумбочки завернутые в газету туфли, развернула, поставила на пол.

— Подойдут?

Тася примерила. Коричневые туфли, простые, на небольшом каблучке, были чуть свободны, и Катя, смяв бумагу, сунула в каждую туфлю, в самый носок.

— Отлично! Теперь пляши!

Тася вышла на свободное место, улыбнулась, приготовилась. Все притихли.

— Дядя Вася, начинай!

— А в тот год, помнится, засуха была, — заговорил дядя Вася, видимо продолжая начатый раньше разговор. — Хлеб горел… Суховей. Ветер, значит, сухой…

— Дядя Вася, потом про суховей. Сможешь цыганочку? — перебила Катя.

— Смогу! — с готовностью согласился он, поправил баян и снова вспомнил: — В тот год все сгорело… Подул из степи ветер… Такая сухота!.. Су-хо-вей…

Он пробормотал еще что-то невнятное и сразу уснул, опустив голову на грудь.

Безнадежно махнув рукой, Катя оглянулась на Тасю.

— Ничего, мы подпоем! — вышла из положения Зина. — Давай!

В ту же секунду дядя Вася встрепенулся и заиграл «В лесу прифронтовом».

Пока все смеялись, Катя накинула Тасе на плечи большой цветастый платок, подарок шефов, — красно-синие розы на черном фоне — и завязала на груди концы, чтоб держался.

— Цыганочку, дядя Вася! — звонко крикнула Тася и напела: — Тири-тири-тайра!.. Тири-тири-тайра!..

Наконец он заиграл то, чего от него добивались.

Тася по-лебединому плавно изогнулась и поплыла, слегка постукивая каблуками. Так, в замедленном темпе, она прошлась два круга, подсказывая дяде Васе, как играть.

Миша, весь съежившись, будто хотел спрятаться от всех, следил за ней краем глаза.

— Быстрее! — потребовала Тася.

Раскрасневшись, с блестящими черными глазами и тонкими дугами бровей на смуглом лице, веселая и улыбающаяся, она все чаще перебирала ногами и стучала каблучками в такт убыстряющемуся темпу музыки.

Все, кто мог, хлопали в ладоши, входя в азарт, любуясь Тасей.

— Давай, давай, дядя Вася! — выкрикнула Катя. — Веселее!

— Ой, здорово, Таська! Даже я так не могла! — радовалась Зина.

Счастливая от сознания, что ею любуются, Тася забыла сейчас обо всем: и о своем несчастье, и о том, как горько плакала, забившись в угол ванной, и даже о Викторе, который летает далеко на фронте и которому она никак не решится написать.

Она танцевала, и все видели ее такой, какой ей хотелось казаться: здоровой, красивой, без изъянов. Стройные ноги в коричневых туфельках отбивали дробь, губы улыбались. Темные волосы живыми струями свободно падали на плечи, скользили по щекам, по шее, закрывая иногда все лицо, и тогда Тася гордым движением головы откидывала их назад.

— Глядите, подружки, Таська-то у нас какая красивая — царица! Мы тебя скоро замуж выдадим, Тась!

— Эх-эх-эх! — тонким голосом подогревала танец развеселившаяся тетя Варя.

Ей не терпелось тоже выйти в круг и лихо сплясать, припевая частушки, и она бы наверняка вырвалась туда, но Миша, который теперь смотрел на танцующую Тасю без всякой боязни, с нескрываемым восхищением, вежливо удерживал тетю Варю за локоть.

— Не будем ей мешать, Варвара Тимофеевна…

— Красавицы вы мои! Да вас же на руках будут носить! И песни про вас будут петь! Женское ли дело — под пулями!.. Ах ты, господи! — восклицала она. — Ну скажи, Егор Иванович!

— Это так… — неопределенно отвечал Егор Иванович, после чего надолго замолкал.

И непонятно было, соглашался он с тетей Варей или же хотел выразить сомнение.

Дядя Вася вошел во вкус, пальцы его резво бегали по клавишам, и баян рассыпался переборами. Без устали, с упоением танцевала Тася, кто знает — может быть, последний раз в жизни. И хотела натанцеваться досыта. Там, впереди, на гражданке, она